Как возникла клубная культура? World version

Те, кто наивно считает, что самые первые ди-джеи появились с моментом открытия в Нью-Йорке легендарной Studio 54, радикальнейшим образом ошибаются. История ди-джеинга насчитывает не десятки, не сотни и даже не тысячи лет. Собственно говоря, это и была самая древнейшая профессия человека, с тех пор, как он, впервые взяв в руки палку, начал лупить ею по камням и головам соплеменников, извлекая ритмичные звуки.

Соплеменникам начинание пришлось по вкусу, и они, облаченные в парадно-выходные шкуры, нередко устраивали массовые пляски в бликах костра. По сути говоря, с тех пор мало что изменилось. Однако это все лирика, основанная в большинстве своем на творческом вымысле автора. А проза заключается в том, что как бы ни старались мировые клубные столицы мира присвоить себе пальму первенства в том или ином аспекте развития электронной музыки и клубной культуры, нашего Льва Термена им все равно не обскакать. Именно он, коренной одессит, в 1920 году создал первый в мире синтезатор, работавший на электромагнитных волнах. С этого-то все и началось…

Дабы не вводить читателя в махровый транс ностальгических воспоминаний, мы намеренно упустим историю совершенствования электронных музыкальных инструментов, эпоху Hi NRG, царившую в гей-клубах Нью Йорка, и медленно приблизимся к легко обозреваемому прошлому, раскрашенному золотой пылью с примесью чистейшего кокаина.

Двадцать шестого апреля 1977 года, на пересечении 54 улицы Манхэттена и Бродвея открылся клуб «Студия 54», ставший для клабберов всего мира недостижимым Эдемом, попасть в который практически равносильно тому, что проснуться с утра у Христа за пазухой. Любовь, диско и облако кокаина. Пять тысяч человек за ночь. Каждую ночь. Понедельник, вторник, среда и так далее, до нового понедельника — пять тысяч человек на танцполе. Для того, чтобы стать одним из них, превратиться в часть тусовки, недостаточно быть богатым и знаменитым — эти аспекты ничего не решали.

Чтобы перешагнуть порог заведения, в котором регулярно отдыхали Лайза Миннелли, Карл Лагерфельд, Джорджио Армани, Палома Пикассо, Михаил Барышников, Энди Уорхолл и Дэвид Боуи, требовалось единственное условие — не быть «серым человеком». Твой бумажник может не трещать по швам от обилия купюр, над твоей кредитной карточкой могут презрительно насмехаться работники автозаправок, но ты мог стать частью «Студии» будучи яркой и неординарной личностью. Точно так же, занесенным в список «серых людей» не помогали ни многотысячные взятки, ни угрозы, ни звездный статус — тусовка была закрыта для них навсегда.

Именно там, в стенах «Студии 54», впервые сформировалось искусство ди-джеинга в том виде, в котором оно существует и поныне, правда, вместо синтетических ритмов современности, в качестве рабочего материала использовался заводной фанк и веселое диско. Но начало было положено, а далее история развивалась стремительно и молниеносно, как и подобает настоящей революции, коей и стала клубная музыка, перевернувшая сознание обывателей с ног на голову.

24 года назад в Чикаго при использовании дешевых драм-машинок фирмы Roland неким Джессом Сандерсом был записан трек «On And On Tracks», ставший первым хаус-треком на планете. В том же пресловутом Чикаго нью-йоркский ди-джей Френки Наклз открывает клуб Warehouse, где играет настолько эклектичную музыку, что с легкой руки посетителей она получает название warehouse music, позже сократившись до привычного нам house.

В это же время в Детройте поднимает голову совершенно иной стиль, названный позже детройтским техно. Тяжелый, более монотонный, нежели хаус, он быстро завоевал популярность на родине, однако не сразу пришелся по вкусу жителям Туманного Альбиона, где новое звучание продвигали Noel и Maurice Watson. Чопорные британцы с трудом воспринимали новый звук и неоднократно закидывали Уотсона бутылками, выражая тем самым свое чопорное британское презрение. Однако это не помешало Морису перебраться в Лондон и устраивать вечеринки Delerium в клубе Heaven.

Но главную славу этому клубу принес не Уотсон и не его техно-пати, а вечеринки Денни Ремплинга, названные коротким, но емким словом Shoom, ознаменовавшие новый виток в эволюции клубной музыки и клубной культуры, неразрывно связанной с именем еще одного нашего соотечественника — Александра Шульгина, ресинтезировавшего метилендиоксиметамфетамин, более известный под названием «экстази». Посетители ночных клубов быстро раскусили идеальный симбиоз хаус-музыки и действия нового модного наркотика. В Shoom стало практически невозможно попасть, ди-джеи и бизнесмены начали открывать свои собственные заведения, однако далеко не каждый клуб был способен смириться с огромным количеством наркотиков, потребляемых его посетителями.

Постепенно клубная культура Британии перешла на подпольное положение, чему немало поспособствовал Criminal Justice Act — закон, запретивший организацию нелегальных рейвов, в то время, как легальное устроение подобных мероприятий было делом абсолютно невозможным. Все это напоминало игру в казаки-разбойники, где главной задачей было оказаться в конвое из нескольких сотен машин и молиться, чтобы в головной машине знали, где все-таки будет проходить очередная вечеринка.

Информация об этих party не попадала в открытый доступ, лондонский ветер не трепал афиши с именами ди-джеев, а юные модницы не ломали голову над тем, что же такого стоит одеть, чтобы пройти дресс-код в клубе. Собственно говоря, клубов, как таковых, тоже не существовало, клубом «на сегодня» мог стать заброшенный дом, ангар, заводской цех, подвал… Нужно просто было быть «в теме», чтобы однажды в твоей квартире раздался телефонный звонок и незнакомый голос быстро-быстро продиктовал адрес очередного нелегального рейва.

Экстази оказалось палкой о двух концах: с одной стороны, этот синтетический «гормон любви» едва ли не загубил всю клубную культуру Британии, а с другой стороны, именно он дал толчок к развитию совершенно новых стилей музыки, которые, переплетаясь между собой, порождали еще более причудливые формации. Клабберов перестал устраивать легкий acid house, все большие дозы MDMA требовали все более быстрых и агрессивных ритмов.

На смену позитивному и веселому хаусу в Роттердаме приходит тяжелый и мрачный gabber, чей бит легко перевалил за 200 bpm и стремительно унесся далее, породив абсолютно атональные и аритмичные terrorcore и speedcore, ставшие по большей части формой музыкального протеста, нежели танцевальной музыкой, ибо даже в измененном состоянии сознания двигаться под ритм, достигающий 800 ударов в минуту, было достаточно проблематично. На этой-то ниве и отличился современный гений электронной музыки Moby, выпустивший композицию Thousand, чей бит достигал 1025 bpm. В итоге, в 1991 году танцевальную культуру постигла участь сверхновой звезды: достигнув апогея, она взорвалась, породив множество направлений и ответвлений, зачастую абстрагированных от «экстази».

Так в 1992 году на музыкальный Олимп взошел jungle, рожденный, как альтернатива засилью house-музыки в клубах и на нелегальных вечеринках. Не получив, как и все новое и альтернативное, достаточной популярности при рождении, jungle со всеми его многочисленными подвидами оказался на редкость живучим стилем, пережившим эпоху acid house и по сей день составляющим реальную конкуренцию ультрамодным, хотя и приевшимся до оскомины, electro house вечеринкам. Достаточно вспомнить легендарную питерскую «Пиратскую станцию», собирающую на танцполе до 50 000 ценителей ломаных ритмов.

Хотя, была ли бы у нас «Пиратская станция», если бы однажды, двадцать лет назад, в ленинградском ДК связи не прошел первый в СССР рейв?! Но это уже совсем другая история…